Энни Лейбовиц – о жизни, наготе и Осаме бен Ладене

21 июня в Эрмитаже прославленная Энни Лейбовиц (Annie Leibovitz) открыла ретроспективную выставку «Жизнь фотографа: 1999−2005», рассказанную в сотне черно-белых и цветных фотографий. Классические образы: беременная и нагая Деми Мур, Ди Каприо с лебедем на шее, простоволосая британская королева – соседствуют с быстрыми фотозарисовками личного характера. Энни Лейбовиц показала  выставку FashionTime.ru и ответила на вопросы.


Ольга Хорошилова: Ваша выставка проходит в личных покоях императора Александра II. Здесь в 1881 году он тяжело и мучительно умирал от ран, полученных во время покушения. Отбирая фотографии для экспозиции, вы учитывали этот трагический контекст?

Annie Leibovitz: Я всегда интересовалась историей России. Вероятно, еще и потому, что предки моих родителей были родом из вашей страны. Когда я приехала в Петербург и мне показали Дворцовую площадь, потрясающий, помпезный Зимний дворец с его великолепными картинами, портретами Романовых – я была поражена. Мы бродили по залам – я и мои дети. Нам рассказывали о России и ваших правителях. Фантастика! У вас столько талантливых людей и так много терпения! И, конечно, мне понравилась идея представить фотоработы именно в этих залах. Кажется, что тень покойного императора еще бродит по ним (смеется). Контекст! Был очень важен контекст именно этого пространства. Ведь проект «Жизнь фотографа» – о рождении, жизни и смерти. Мы все рождаемся, у нас у всех есть минуты абсолютного счастья и абсолютного горя, и мы все рано или поздно сталкиваемся со смертью. Все – и звезды, и люди, не попадающие на страницы глянцевой прессы.

О.Х.: Название выставки говорит о том, что вы подвели итог фотографической жизни. Почему вы отважились сделать это именно в 2006 году?

A.L.: Потому, что 1990–2005 был одним из наиболее интересных и трагических периодов. Я работала с влиятельными журналами, среди которых Vanity Fair, Vogue. Я создавала фотосессии, порой весьма противоречивые, о которых много говорили и спорили. Но личная жизнь… В декабре 2004 года умирает Сьюзан Зонтаг, очень близкий мне человек. Буквально через несколько недель умирает мой отец. И практически одновременно появляются на свет две мои дочери. Смерть и рождение – серьезные причины взглянуть на прожитую жизнь и на ушедших людей.

О.Х.: Подводя итог, вы последовательно выстраивали будущую выставку. Какие фотографии было сложнее всего отбирать?

A.L.: Личные. Снимки, сделанные случайно, для забавы, для памяти. Вот мои родители – все живы, все счастливы, улыбаются в камеру… Отец, Пола, Барбара, Росс. Вся наша семья. Вот папа с моим братом Филиппом. Мама смотрит прямо в объектив… Ей так не нравилась эта фотография. Она постоянно пыталась улыбаться, а я ждала того момента, когда она просто посмотрит на меня, без этих «cheese» в камеру. И я поймала эту секунду и сделала снимок. Маме он так не понравился! Она постоянно спрашивала меня, зачем я сфотографировала ее такой, уверяла, что она плохо получилась, что выглядит старой. Потом фотография была представлена на выставке – мы ее увеличили до колоссальных размеров. И у мамы тут же все стали просить автограф, и она оттаяла. Она больше не обвиняла меня в том, что я запечатлела ее такой – настоящей… А там Сьюзан (имеется в виду Сьюзан Зонтаг – О.Х.) валяется на диване. Вот она с ребенком на руках. Ее ракушки и морские камни, которые она собирала… Столько личных историй за каждым кадром. Хорошее, доброе время было… И нужно было подвести итог.

О.Х.: Вы фотографируете людей около 40 лет. Кто был самой сложной моделью?

A.L.: Сложно пришлось во время фотосессии с президентом Бушем и его командой. В нем самом и в его окружении было что-то жесткое, какая-то стена стояла между ними и мной. Преодолеть ее я не смогла. Фотосессия с Ричардом Аведоном, которого я обожаю и считаю своим главным учителем, сложилась не вполне так, как я планировала. Шла к нему в студию и нервничала. Он ведь сам фотограф – знает все наши секреты, ужимки. К тому же, он – звезда, гуру, миф. Представляла, как подведу его к аппарату и сфотографирую крупно лицо – со всеми трещинками, морщинками, чтобы получилось монументально и слегка агрессивно. Вышло иначе. Ричард позировал бесшумно, мягко и с толикой стеснения посматривая в объектив. На снимках он выглядит просто ангелом небесным (смеется).

О.Х.: А с английской королевой разве не тяжело было работать?

A.L.: Ничуть не тяжелее, чем с другими правителями и политиками. То, что раздула пресса… Боже мой, они писали, что я ее чуть ли не догола раздела, что спорила с ней, а она выказывала свое монаршее неудовольствие… Бред! Королева Елизавета II была прекрасной моделью. Терпеливой. Когда я приехала в Букингемский дворец и представилась ей, она сразу вспомнила, что пять лет назад я написала ей официальное письмо с просьбой принять участие в фотопроекте «Женщины». Представляете, королева – и точно помнит, когда и по какой причине я к ней обращалась. Так вот, она прекрасно позировала. Единственное, что я попросила ее сделать, – снять корону, утяжелявшую образ и композицию. И она согласилась.

О.Х.: Да, но еще вы попросили ее быть «less dressy». На русский язык это можно перевести как «менее одетой». Замечательное определение и очень подходит к вашим моделям и фотоработам. Вы часто говорите о том, что пытаетесь обнажить души позирующих через их обнаженные тела. Скажите, а когда вы открыли для себя наготу и ее способность раскрывать душу человека?

A.L.: Это было еще в юности. Я хотела стать танцовщицей, грезила балетом, данс-модерном и ничего не смыслила в фотоискусстве. Моя мама тоже занималась танцем. На некоторых семейных фотографиях она позирует с задранными ногами – думала, что так будет похожа на приму-балерину. Я с ней спорила, убеждала, что задранные в кадре ноги – это некрасиво. А ей все было нипочем… Именно в юности я и поняла, сколь многое таит в себе тело, что оно может столько рассказать, передать чувства, нюансы, даже цвета. Я не говорю о том, насколько тесно связаны внутреннее состояние человека и тело. Если язык может солгать, то тело никогда! Вероятно, благодаря моей юношеской любви к танцу я начала снимать балет, танцовщиков. На выставке представлены несколько фотографий этой серии. Одна из самых известных – та, на которой мощный и высокий Роб Бессерер, известный американский танцовщик, поддерживает Михаила Барышникова. В этой красивой фотоистории есть доля правды. У Михаила тогда были серьезные проблемы с коленями, он не танцевал. И его «ногами» во время фотосессии согласился стать Роберт. Он тогда как раз сотрудничал с Барышниковым.

О.Х.: За 40 лет кого вы только не фотографировали – политиков, рок-звезд, икон моды и стиля. Но есть ли такие люди, кого бы вы ни за что не стали снимать? К примеру, вы бы согласились фотографировать Осаму бен Ладена?

A.L.: Да, бен Ладен террорист, это все знают. Он был плохим парнем, очень плохим. Но, черт возьми, я – все-таки профессиональный фотограф, понимаете? И, кроме того, я люблю неоднозначность, противоречие. Бен Ладен был весьма неоднозначной фигурой. И… да, я бы согласилась фотографировать бен Ладена.

О.Х.: Жизнь фотографа, жизнь Энни Лейбовиц − какая она в двух словах?

A.L.: В двух словах – это жизнь фотографа (смеется).